Новости

Все новости

Интервью после концерта

22.07.2020

- Олег Евгеньевич, каждый концерт чем-то отличается. Каким получился этот? 

- Этот получился литературным. Среди досадных неприятностей нашего времени вдруг выпадают и какие-то счастливые моменты. Вот не было раньше возможности провести концерт в памятнике русского модерна под витражом Леонтия Бенуа в двухстах метрах от «Бродячей собаки», а онлайн формат её предоставил.

Когда оказываешься в этом зале и понимаешь, что здесь бывали Ахматова, Гумилев, Блок, Бальмонт, Вертинский, Сабинин – да вообще почти все герои Серебряного века – и что слушали они практически то же, что мы исполняем сейчас, это производит особое впечатление и задает тон концерту.

Тут поневоле задумаешься: ведь сколько было популярных жанров в то время, например, «рваный жанр» или мелодекламация, но они его не пережили, а городской романс, неустанно объявляемый то контрреволюционным, то несозвучным эпохе, то низким, то мещанским, прорывает громаду лет и до сих пор остается любимым.

За что любят? Вообще-то ответа на этот вопрос нет. Любят не за какие-то особенные качества. Любят любимых и просто так.

Но если переформулировать этот вопрос и спросить: а почему любят так долго и так преданно, ответ, может быть, найдется.

- Об этом еще Глюк написал: "Простота, правда и естественность — вот три великих принципа прекрасного во всех произведениях искусства». И романс построен именно на них.

- Это так. Но давайте подумаем еще вот о чем: романс не только красив и в музыке, и в текстах, не только возвышен, но и глубочайшим образом укоренен в культуре Серебряного века – это ее часть, порождение и продолжение.

Обратившись к творчеству больших поэтов Серебряного века можно увидеть, как причудливо переплетаются их стихи и слова самых «простых» романсов и городских песен.

Вот к примеру – «разлука, ты, разлука» - казалось бы – совсем незатейливая песня.

Но вот и Бальмонт ставит строчки оттуда эпиграфом к своим стихам и продолжает:

Разлука! След чужого корабля!

Порыв волны — к другой волне, несхожей.

Да, я бродяга, топчущий поля...

И Гумилев пишет:

А песню вырвет мука,

Так старая она:

— «Разлука ты, разлука,

Чужая сторона!»

А эти поэты очень несхожи.

 - Что уж говорить о Блоке – весь жестокий романс в строке: «опустись занавеска линялая на больные герани мои» …

- Ну это слишком грустно. Тогда уж «мой поезд летит, как цыганская песня».

А про герани есть у Агнивцева: про домик, где под окнами – скамеечка,

А на окнах – канареечка

И – герань!

Мы можем долго приводить примеры, но лучше дать слово поэту. Георгий Иванов превосходно резюмировал:

Это звон бубенцов издалека,

Это тройки широкий разбег,

Это чёрная музыка Блока

На сияющий падает снег.

- Давайте тогда и Случевского вспомним:

«Пара гнедых» или «Ночи безумные» —

Яркие песни полночных часов, —

Песни такие ж, как мы, неразумные,

С трепетом, с дрожью больных голосов!

Что-то в вас есть бесконечно хорошее...

В вас отлетевшее счастье поет...

Словно весна подойдет под порошею,

В сердце — истома, в душе — ледоход!

- Романс «Ночи безумные» Льву Николаевичу очень нравился…

И эти пересечения романса с «высокой» академической культурой постоянные и, в общем- то, для культуры, как для живого организма, нормальные.

Даже Федор Михайлович, который, как известно, романсов не любил и то (поиронизировав в своих книгах и над Глинкой, и над Кукольником) написал потом тонко и умно о том, что же нужно при их исполнении. «Нужна…непременно – правда, непременно настоящее, полное вдохновение, настоящая страсть или полное поэтическое ее усвоение» И дальше Федор Михайлович вторит Глюку, говоря, что при исполнении романса «правда и простодушие спасали все»

Если мы думаем, что словами романса изъяснялись только гимназисты и телеграфисты, то вот фрагмент письма Лики Мизиновой Чехову. Вот такими словами она говорит о своих чувствах:

«Будут ли дни мои ясны, унылы,

Скоро ли сгину я, жизнь загубя, –

Знаю одно: что до самой могилы

Помыслы, чувства, и песни, и силы –

Всё для тебя!»

А ведь это слова романса Чайковского на стихи Апухтина.

И мы видим, что Апухтин стал создателем не только академических, но и городских романсов и даже такой совсем уж дворовой песни, как «Васильки».

Потому что культура едина и ее нельзя разделить на отделы и подотделы.   

- Кажется, что в то время романсы писали все: от репортера и друга Алексея Саврасова Ивана Кондратьева, до великого князя Константина Романова, от караима Якова Пригожего до барона Врангеля (не «черного»), романсы сочиняли блестящие поэты, студенты, чиновники и даже цензоры.

- Но романс -  часть не только культуры, но и литературы Серебряного века, и это видно по его авторам. Вот на этом концерте у нас была премьера романса «Ветка сирени» в новой симфонической аранжировке.

Автор этих стихов – Михаил Гальперин – либреттист и переводчик, сотрудничал с Немировичем-Данченко, переводил Лопе де Вегу и Мольера.

Александр Кусиков, создатель «Бубенцов» – известный поэт-имажинист, автор нескольких поэтических сборников.

Афанасий Фет («Сияла ночь») или Иван Тургенев («Утро туманное») в представлении не нуждаются.

Но в этом концерте мне хотелось отдать дань памяти Владимиру Сабинину - певцу, сделавшему любимым и даже прославленным романс «Гори, гори, моя звезда».

Я рассказывал о нем на своей странице в Facebook, но поскольку не все слушатели туда заходят, позволю себе немного повториться.

Русский романс начинается с того, что «звезда с звездою говорит…».

Выхожу один я на дорогу;

Сквозь туман кремнистый путь блестит;

Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,

И звезда с звездою говорит.

Потом будет еще звезда - у Аполлона Григорьева:

Вон там звезда одна горит

Так ярко и мучительно,

Лучами сердце шевелит,

Дразня его язвительно,

- перлом русской лирики назвал это стихотворение Александр Блок.

И символист Анненский тоже написал про звезду:

«…одной Звезды я повторяю имя…».

Можно сказать, что «звезда» - один из ключевых для романса образов и символов.

И романс Петра Булахова и Василия Чуевского был до Сабинина просто одним из многих хороших романсов, написанных в великой традиции. Хорошим, но не очень популярным.

Что же изменил Сабинин?

Он несколько изменил мелодию и чуть поменял слова.

Было:

Звезда надежды благодатная

Звезда любви волшебных дней,

Ты будешь вечно незакатная

В душе тоскующей моей!

Стало:

Звезда любви, звезда волшебная,

Звезда прошедших лучших дней,

Ты будешь вечно незабвенная

В душе измученной моей.

(Чуть позже появился вариант «ты будешь вечно неизменная».)

На первый взгляд изменилось немного, но слова Чуевского были практически молитвенными. В середине девятнадцатого века каждый понимал, что такое незакатная звезда.

Сабинин снизил этот молитвенный пафос, упростил текст, но при этом и приблизил его к слушателям, людям, которые моложе Чуевского почти на три поколения, перевёл романс на их язык. На язык Серебряного века. Звезда Чуевского стала звездой Александра Блока и Николая Гумилева.

И романс сразу стал не просто популярным: он стал любимым. Его издавали на пластинках, переписывали в тетрадки, присылали в письмах с фронта (как присылали в письмах с Великой Отечественной «Жди меня»).

Видимо, Сабинин гениально понял, что тогда было нужно людям.

Конец 1914 – весна 1915 года были для русской армии и для русского общества катастрофическими.

А фирмы грамзаписи и журналисты бодро тиражировали бодрые песни о победах.

Масштаб разворачивавшейся трагедии почувствовали немногие: Блок, Гумилев, Ахматова…

А вблизи — всё пусто и немо,

В смертном сне — враги и друзья.

И горит звезда Вифлеема

Так светло, как любовь моя, - напишет Блок.

Ахматова подхватит:

Так молюсь за Твоей литургией

После стольких томительных дней,

Чтобы туча над темной Россией

Стала облаком в славе лучей.

И сабининская «Звезда» стала и заклинанием, и утешением и безыскусной и нецерковной, но все же молитвой простого человека о близких и о Родине и осталась таковой, даже когда молиться запретили, а имя автора оказалось в списке нежелательных к упоминанию. И вот это слово «НЕИЗМЕННАЯ», та, которой не изменишь, даже если душа измучена, стало ключевым в романсе.

Но есть еще одна вещь: романс - это личность исполнителя. Даже сейчас, больше чем через 100 лет личность Владимира Сабинина отчетливо проявляется в старой граммофонной записи.

Это голос человека, который месил грязь на галицийских кровавых полях. Это голос мужчины и воина, для которого его звезда останется незабвенной и неизменной несмотря ни на что.

Народ пел романс на стихи поручика Лермонтова, даже не зная имени автора музыки.

Народ полюбил поручика Сабинина и пел его романс, забыв его имя и считая авторами Гумилева или Колчака.

Просто так мифы не создаются. Они в чем-то правдивее фактов.

Коллеги на воспоминания о Владимире Александровиче не расщедрились, хотя Лемешев и Козловский упоминают      , что видели знаменитого Сабинина, а оперный дирижер Н.Н.Боголюбов, который работал с певцом в Свердловском, а потом в Бакинском оперном театре, вспоминает о нем, как об очень своеобразном, талантливом человеке. И это практически всё.

При этом он спел множество оперных партий, был Ленским, Германом, Хозе, Калафом.

В старых домейерхольдовских постановках «Пиковой дамы» Герман был черным гусаром…

- И в тридцатом году в МАЛЕГОТЕ партию Германа – черного гусара – пел черный гусар.

 Как было бы заманчиво порассуждать о психологии творчества, о том, насколько важен и как преломляется в творчестве личный опыт, каким виделся Герман знаменитым исполнителям этой партии: бывшему морскому офицеру Фигнеру, бывшему кантору Медведеву и участнику великого отступления в Галиции, поручику полка черных гусар Сабинину. Как творчески репрезентует игру в фараон человек, который реально играл со смертью. Что приносит в оперную партию артист, который сам пишет музыку, пусть и более скромного уровня и является создателем всенародно любимого романса. Ведь объективности ради надо сказать, что "Гори, гори, моя звезда" слышали в разы больше людей, чем ариозо Германа.

Но у нас нет этого материала.

Есть только отрывочные воспоминания о его последнем выходе на сцену в этой партии 12 мая 1930 года.

По одним сведениям Владимир Сабинин застрелился в финале «Пиковой дамы», по другим - принял яд.

Сведений об этом мало, есть несколько публикаций, упоминания в воспоминаниях Н.Н. Боголюбова и Н.Л.Вельтер, короткий некролог без объяснения причин смерти. Скорее всего, все документы были у его сестры, тоже певицы, следы которой теряются после 1936 года.

Видимо, что-то может проясниться, если затребовать дело, если оно, конечно, сохранилось…

Но вот такая судьба: не читка, а полная гибель всерьез…

- Да. И очень хотелось вспомнить этого замечательного русского артиста.

Но этот концерт -  еще и повод поговорить о том, что искусство не делится на правильное (высокое) и неправильное (низкое). Либо искусство, либо нет.

Как осетрина – второй свежести не бывает.

- И в нашу беседу вторгается Михаил Афанасьевич…

- Как он по-хозяйски вошел в наш концерт с романсом «Белой акации гроздья душистые» из фильма «Дни Турбиных», и концерт сам получился похожим на «Белую гвардию».

- Ну великие могут. Вот Антон Павлович, например, превратил программу «Вертинский» в Капелле в рассказ о том, что «музыка играет так весело, так радостно, что кажется, еще немного, и мы узнаем, зачем мы живем, зачем страдаем... Если бы знать, если бы знать!».

- А тут появился Булгаков - драматург, свидетель и летописец. «Белая гвардия», «Бег», «Театральный роман», «Мастер и Маргарита», «Кабала святош» (которую сейчас неплохо бы перечитывать).

Взгляд Булгакова иной, он не был участником дореволюционной культурной жизни – учился, потом служил врачом в провинции, а вот послереволюционную описал. Его взгляд на нее внимательный, иногда ироничный, иногда сочувствующий, но всегда талантливый.

- Но он видел посетителей «Бродячей собаки», тех, кто бывал в гранд-отеле «Европа» в 1913, потом, после 1917 года. Он был знаком с Мандельштамом, дружил с Ахматовой, о его отношениях с Маяковским написаны тома.

- И он смотрел на них иначе… А еще он знал и других персонажей того времени.

 К примеру, прототипом Жоржа Бенгальского нередко называют Георгия Раздольского – модного конферансье, но во многом это и Дмитрий Богемский – знакомый Булгакова и человек, «вычистивший» Сабинина из Всероскомдрама.

До Всероскомдарма товарищ Богемский служил в Драмсоюзе, который описал все имущество поэта Константина Подревского, автора первого варианта слов романса «Дорогой длинною», за не вовремя поданную декларацию о доходах. И тот сошел с ума.

Литературоведы часто пишут, что прототип Ивана Бездомного, попавшего в скорбный дом, – Демьян Бедный, а вот мне кажется, что Булгаков к своему персонажу добрее и описывая его вспомнил еще и бедного Подревского. Во всяком случае он знал Богемского и эту историю и голову Бенгальскому оторвал. С Раздольским, который ничего такого не делал, Михаил Афанасьевич вряд ли поступил бы подобным образом.

 А Ликоспастов из «Театрального романа»?  Во времена «Бродячей собаки» его прототип - Юрий Слезкин - был автором скандального романа, который современники читали «давясь и краснея». А в Москве времен «Театрального романа» это – почтенный пожилой литератор, который причитает, узнав о постановке пьесы Максудова:

  «Бьешься... бьешься как рыба об лед... Обидно!» …

- Насколько же Булгаков человек театра. Одна фраза: «Опять побледнел Ликоспастов и тоскливо глянул в сияющее небо» - и актеру уже все ясно...

- А взгляд Булгакова - взгляд человека театра - Театра, который мы пытаемся создать на наших концертах. И в «Городском романсе» романс из «Дней Турбиных» - родной.

Вообще Булгаков очень избирательно относился к музыке. Романсы, да и песенки типа «Здравствуйте, дачники» у него поет Николка – самый чистый душой персонаж.

- Юнкера в «Днях Турбиных» еще поют «И когда по белой лестнице поведут нас в синий край…» Причем в один из самых страшных моментов.

- Получается, что один из самых трагических эпизодов пьесы озвучен Пушкиным («Буря мглою небо кроет») и чуть измененными словами Вертинского.

Опера же для Булгакова –символ устойчивости мира. В отличие от других жанров. Например, литераторы с членскими билетами пляшут в ресторане Массолита фокстрот «Аллилуйя» и это превращается в апокалиптическое зрелище.

-  И плавится лед в вазочке, и видны за соседним столиком налитые кровью чьи-то бычьи глаза, и страшно, страшно...

- А еще Михаил Афанасьевич из хорового пения любил только церковное, а вот любителей попеть хором другие песни отправил в клинику доктора Стравинского. Одинокий голос человека – как в романсе – был ему дороже. И с Вертинским он был знаком. И ту «Разлуку», с которой мы начали интервью, в «Беге» вспоминал...

 - И написал чудесный рассказ «Псалом», в котором цитирует печальную песенку Вертинского:

Вот в субботу куплю собаку,

Буду петь по ночам псалом,

Закажу себе туфли к фраку…

Ничего. Как-нибудь проживем.

- Ничего, как-нибудь проживем!!!!! Похоже, Михаил Афанасьевич нам благоволит.

Так что наш концерт получился еще и том, что рукописи не горят, имена возвращаются, а русский романс – это недопетая песня Серебряного века.

 Если же вновь вернуться к стихам, концерт о том, что:

 Это музыка миру прощает

То, что жизнь никогда не простит,

Это музыка путь освещает,

Где погибшее счастье летит.

А 29 июля нас ждет арбатского романса знакомое шитье – концерт из песен Булата Окуджавы.

Фото: Виталий Татаринович

Интервью подготовлено пресс-службой артиста.

Цитирование материалов должно сопровождаться активной гиперссылкой на официальный сайт pogudin.ru.  ©